До и после моей смерти - Григорий Аграновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странно: ничего не изменилось вокруг.
Два часа назад произошло самое страшное – рухнула его, Гошина жизнь, а мир про это ничего не знает. И не хочет знать – ни про Гошу, ни про его жизнь. Миру все равно, уже две тыщи лет он занят действительно большим и важным делом – лепит большую Снежную Бабу. При чем тут какой-то Гоша? Кто такой этот Гоша?..
Уличная суета, шипение автомобильных шин по мокрому асфальту, мельтешение людей, каждый из которых уверен в том, что спешит по делу и в том, что его дело – самое важное.
Магазины, реклама, афиши…
Все как всегда – обычная, будничная жизнь большого города. «Отряд не заметил потери бойца». И даже если найти сейчас в этой толпе мужчину или женщину с самым добрым во всем городе лицом, схватить за рукав, остановить и сказать: «Послушайте, у меня несчастье, у меня – рак, я умру через полгода!» – в лучшем случае скажут что-нибудь стандартно-сочувственное, что может, все ещё обойдется, освободят руку с извиняющейся улыбкой – и убегут лепить своего маленького снеговика. А вечером будут говорить – кто-то по телевизору, а кто-то друг с другом на кухне – о непреходящей ценности каждой человеческой жизни.
Вот он, я! Я умираю, моя жизнь заканчивается – и какова, по-вашему, ее ценность? Во сколько вы оцениваете не абстрактную «каждую», а конкретную, мою жизнь? Где колокольный набат, сбор пожертвований, приглашения от мировых медицинских светил, кампании в СМИ?..
Да хотя бы, вместо вежливого освобождения руки и извиняющейся улыбки того, с самым добрым во всем городе лицом, его же, сочувственное: «Давай зайдем куда-нибудь, выпьем!»
Не-ет, не дождешься!
Впрочем, люди как люди. Он ведь и сам такой же.
Гоша вспомнил, как однажды зашел к Вощинскому в клинику – просто так, как забегают на работу к другу.
Когда попадаешь в онкологическую клинику, начинаешь любить человечество.
Чувствуешь себя виноватым перед бредущими по коридорам людьми – за свое здоровье, за свою непричастность к их беде. И в то же время – что-то вроде классового превосходства: слава богу, меня-то это всё не касается, у меня-то всё хорошо. Так подают милостыню нищему на улице – платят «отступные» за свое благополучие. За благосклонность судьбы…
У одного из кабинетов сидела молодая пара. У женщины «глаза на мокром месте», застывший взгляд и такая же поза… Мужчина, в строгом сером костюме, но с полуразвязанным галстуком, болтающимся на шее как петля, обнимал её за плечи, гладил руку. Изредка что-то говорил…
Мимо проходили люди.
Шаркающие, многие на костылях, похожие друг на друга – общее несчастье объединяет людей больше, чем общая радость – они, словно призраки, медленно брели по коридорам клиники.
Туда-обратно.
Больничный коридор стал их единицей измерения пройденного пути. Больничное расписание дня – их мерой времени. Но главное, что делало их похожими друг на друга – взгляд. Иногда совершенно погасший, иногда сосредоточенный, но всегда – потусторонний, обращенный внутрь себя. Словно в неожиданно наступившем цейтноте они торопились найти ответ на вопрос, над которым в суете предыдущей жизни думать было некогда: «Зачем?»…
Их судьбы, их жизнь, их истории болезней долетали до Гоши обрывками разговоров, услышанными случайно, мимоходом. Ему было жалко каждого. Каждому он мысленно желал, чтобы у него всё, в конце-концов, сложилось хорошо.
Но ему совсем не хотелось вникать в каждую из этих историй, не хотелось предлагать этим людям посидеть и выпить. Хотелось поскорее уйти из этого дома скорби…
На обратном пути, выйдя на лестничную площадку, Гоша снова увидел человека с галстуком-петлей на шее – на этот раз он беседовал со средних лет женщиной в фирменном медицинском халате. Обрывок разговора, услышанного, пока спускался по лестнице, невольно приобщил его к ещё одной человеческой судьбе:
– Мое мнение: вырезать всё в таком возрасте – кощунство!
– А что делать?
– Я считаю – можно побороться…
Гоша подумал тогда, что «можно побороться» – хорошая фраза: кто-то будет бороться за тебя, в общем-то, чужого человека, за твоё здоровье и жизнь. Мысленно пожелал им победы – и с облегчением вышел на улицу…
3
Снег уже не шел – стоял сплошной стеной, за которой слабо угадывались силуэты прохожих и городского пейзажа, размытые, как на картинах импрессионистов. Гоша, все это время не замечавший ни погоды, ни дороги, «вернулся в настоящее» и с удивлением обнаружил, что не понимает, где находится.
За плотной стеной снега виднелись лишь очертания улиц и домов – как карандашный набросок к большой картине, сделанный художником на ватмане. Ему вдруг стало весело: как здорово – заблудиться в городе, в котором прожил большую часть жизни, в самом центре, знакомом не хуже, чем собственная квартира!
«Просто сюр какой-то – подумал Гоша. – Сказки Гофмана».
Захотелось продлить это ощущение сказочности и игры. Поэтому он не стал всматриваться в детали окружающего пейзажа или искать табличку с названием улицы, а пошел дальше – как ежик в тумане, решив зайти в первое заведение, которое встретится на пути, где можно будет выпить кофе и немного обсохнуть.
И – как-то определиться с тем будущим, которое у него ещё оставалось.
Оказывается, он гулял уже часа три – было около одиннадцати вечера, и все кафе, попадающиеся по дороге, вот-вот закроются. Гоша решил хоть тут переупрямить судьбу и все-таки, найти место, где можно будет ещё посидеть.
Пройдя ещё метров двести, он скорее угадал, чем увидел впереди большое открытое пространство, догадался, что выходит на набережную – и почти догадался, где находится, но «прогнал» от себя эту догадку, «забыл» про неё, продолжая свою игру, повернул направо – и, пройдя ещё несколько шагов, увидел то, что искал.
Над штампованной входной дверью сетевого общепита сверкала золоченая англоязычная вывеска (не то «Queen», не то «Quest») с такими же двумя коронами – амбициозность хозяев, очевидно, конфликтовала с их вкусом. Табличка у входа сообщала, что заведение работает до полуночи.
Внутри огромный зал напоминал стадион: всю центральную его часть занимала тяжелая, овальная, из темного дерева стойка, вокруг которой вдоль стен стояли столики. Вместо «рева трибун» звучала громкая музыка. По стенам висели какие-то фотографии, грамоты и дипломы. В интерьере было много золота и отделки из мореного дуба.
Посетителей было мало.
«Да, статусно!» – усмехнулся про себя Гоша. Не раздеваясь, он сел у окна, недалеко от входа. Одна из скучавших за стойкой официанток радостно рванулась к нему и замерла у столика с блокнотиком наизготовку.
– Один эспрессо, пожалуйста.
– Всё?
– Да.
Она обиженно ушла.
Кофе оказался настоящим, крепким. Постепенно возвращалось восприятие цветов, запахов, вкуса – восприятие жизни. Ещё полчаса назад он выпил бы этот кофе залпом, как стакан воды…
Кто-то, кажется, эпикурейцы, учили, что удовольствие – главная цель в жизни, поэтому нужно стараться находить свои преимущества даже в самых безнадежных ситуациях.
Какое же преимущество в его ситуации?
Гоша постарался мысленно представить себе оставшиеся шесть месяцев и себя в этом кратком, по сравнению с прожитыми уже сорока четырьмя годами временном промежутке, представить это скукоживающееся на глазах, как мыльная пена, пространство своих возможностей… И вдруг понял, что оно безгранично!
Нет больше необходимости думать о деньгах и заказах, вести деловую переписку, съедающую столько времени, общаться с идиотами, да ещё заставлять себя быть с ними приветливым и любезным, потому что эти идиоты платят тебе деньги.
Нет больше «нужных» и «ненужных» людей, вредной еды и вредных привычек, вообще нет понятия «хочется, но нельзя» – можно всё, что хочется.
Перед ним пол-года абсолютной свободы, той самой, о которой мечтали все философы, начиная с Сократа – чего ещё желать человеку «с душой и талантом»?
Пол-года чистого творчества, ничего сущего, а затем – вечность!
Мальчик не услышал, не подождал…
Что ж, тем лучше.
Хватит лепить общего снеговика – пора делать своего собственного. Впереди был короткий промежуток времени, миг по сравнению с уже прожитым. Миг свободы и творчества, который должен придать смысл всему, что позади. Финишная прямая.
Программа – вот чем он теперь займется.
Почти двадцать лет обеспечения чужого успеха, взращивания чужих амбиций и чужих благосостояний. Что он, Гоша, получил взамен? Некоторую сумму денег, которая теперь позволит ему «послать» всех и попробовать сделать программу, которая вынашивалась и лелеялась им последние четыре года. Что ж, по-видимому, иначе это было бы невозможно, а значит, в этом и состоял высший смысл всей предыдущей жизни.